Алексей Кандауров
Большевики и казачество: скорбные даты
Нэп оживил деревню — 1919-й год казался ей теперь страшным сном.
17 апреля 1925 года влиятельный член Политбюро ЦК ВКП(б) Николай Бухарин выступал на московской губернской конференции. В своей речи негласный создатель и идеолог доктрины «правого коммунизма» заявил к изумлению многих слушателей:
«Наша политика по отношению к деревне должна развиваться в таком направлении, чтобы раздвигались и отчасти уничтожались ограничения, тормозящие рост зажиточности и кулацкого хозяйства. Крестьянам, всем крестьянам, надо сказать: обогащайтесь, развивайте свое хозяйство и не беспокойтесь, что вас прижмут» [курсив наш].
Логика Бухарина выглядела простой: вы будете богатеть, а мы будем больше собирать налогов: хватит и на индустриализацию, и на мировую революцию.
Ко «всем крестьянам» относились и трудолюбивые казаки-хлеборобы, так как официального социального статуса они не имели, а Северо-Кавказский край (СКК РСФСР) входил в перечень важнейших зерновых регионов СССР. Генеральный секретарь ЦК ВКП(б) Иосиф Сталин в тот момент покорно внимал Бухарину, и, как иронизировали троцкисты, даже «плелся» за ним. «Главное теперь вовсе не в том, чтобы разжечь классовую борьбу в деревне, — заявлял Сталин в мае 1925 года. — Главное теперь состоит в том, чтобы сомкнуться с основной массой крестьянства, поднять её материальный и культурный уровень, и двинуться вместе с этой массой по пути к социализму». Короткий период — с весны до осени 1925 года — стал кульминацией нэпа и «правого коммунизма» в СССР.
В СКК бухаринский курс заключался в легализации долгосрочной аренды земли, привлечении зажиточных домохозяев в кооперацию, снижении ставок сельхозналога и разрешении частных хлебозаготовок. На рынке появились перекупщики и продавцы, обеспечивавшие высокий спрос.
Однако видимая идиллия очень быстро кончилась по двум причинам.
Деревни, села, станицы наелись, взялись за работу — и им стало тесно.
Большевики искусственно ограничивали рост благосостояния и свободу ведения хозяйства жесткими рамками: производителю на внешний рынок — нельзя, частных крупных предприятий и банков — нет, тягловая сила ограничена, найм работников контролируется, экономические «командные высоты» в руках партии. Еще хуже с политикой: свободы слова, парламента и других партий — нет, Советы — фикция и контролируются коммунистами. На выборах 1 голос рабочего = 5 голосам крестьян. Богатеть зовут, но опасно: получишь по шапке.
Во-первых, хлеборобы захотели своего политического представительства.
Тем более, сельские ячейки ВКП(б) были слабые и влиянием в деревне не пользовались. Коммунисты не без оснований рассуждали, что в 1925–1926 годах в стране оживился «кулак, у которого революция обрезала крылья», еще более «свирепый враг», чем «буржуй». За серьезными и справными мужиками тянулись не только середняки, чьи хозяйства составляли большинство, но отчасти и бедняки.
На выборах в местные Советы шла настоящая борьба и советский актив часто терпел поражения. В СКК, как сообщали чекисты, контроль над многими станичными Советами перешел от коммунистов и «иногородних» бедняков к зажиточным и середняцким представителям местного казачества. Возник оппозиционный «Союз хлеборобов».
В 1925–1926 годах в районах Армавира, станицы Арчадинской (бывшего Усть-Медведицкого округа Области Войска Донского), в Ставрополье и других местах действовали разрозненные повстанческие группы и отряды. По данным органов ОГПУ, отряд В.Ф. Рябоконя был уничтожен на побережье Азовского моря в октябре 1925 года, группа С. Ступака — в районе станицы Зольской (бывшей Терской области) весной 1926 года. Во втором полугодии 1926 года чекисты раскрыли в СССР 251 «антисоветскую» группировку, в том числе 71 (28 %) — на Северном Кавказе.
Возник своеобразный парадокс.
В 1920–1921 годах деревня бунтовала против большевиков от бедности и разорения: «военный коммунизм» с его уничтожением хозяйства, ремесла и торговли довел крестьян до голодного мора и крайности. В 1925–1926 годах она тоже постепенно закипала, но на этот раз от сытости, которую партия жестко ограничила: поднялись немного — и ладно. С диктатурой ВКП(б) и её долгосрочными планами свободный труд сочетался плохо, не говоря уже о благополучии. Уже осенью 1925 года Бухарин от лозунга «Обогащайтесь!» отказался, настолько он противоречил смыслу большевизма. И, кроме того, зимой 1919 года коммунисты объявили всю пахотную землю государственной собственностью, а работавшие на ней землепашцы мгновенно превратились в арендаторов и пользователей. Пётр Столыпин здесь перевернулся в гробу.
Во-вторых, хлеборобы заработали денег — и захотели товаров.
Но полусвободная экономика насытить рынок не могла, а отдавать «командные высоты» капиталисту партия не собиралась. Вопрос заключался не столько в судьбе революции и социалистической революции, сколько в судьбе самих коммунистов. Полное раскрепощение экономики и возврат к абсолютному свободному рынку означал падение диктатуры ВКП(б) — и смертельную опасность для сотен тысяч партийцев и советских активистов. «Вас всех растерзают!» — предупреждал соратников Ленин, а пенсионер Вячеслав Молотов через полвека вспоминал о том, каким опасным стало положение партии после смерти вождя. И даже более опасным, чем в годы войны.
Спрос вырос, но промтоваров не хватало, и цены на них пошли вверх.
В ответ крестьяне подняли отпускные цены на продовольствие. Но большевики не хотели покупать хлеб по рыночным ценам (в среднем 2–2,5 рубля за пуд), а хотели по старым (в среднем 1,2 рубля). В итоге в конце 1926 года нэп начал задыхаться, а в 1927–1928 годах разразились хлебозаготовительные кризисы. Риторика Сталина мгновенно изменилась: бухаринская теория, оказывается, никак не сочеталась с практикой. Богатый и самодостаточный хлебороб превращался в угрозу для партии.
Попытка взять хлеб силой — с ущербной оплатой — дала лишь ограниченный эффект. Как рассказывал Молотов, «хлеб подкачался», но толку-то?.. Год-два коммунисты еще могли вышибать урожай из хлеборобов, но затем они бы просто сократили запашку и производство. Крестьяне озверели от таких грабежей, напоминавших ленинскую продразверстку, и многие современники это понимали. «Деревня, за исключением небольшой части бедноты, настроена против нас, — откровенно предупреждал в июне 1928 года членов Политбюро заместитель наркома финансов СССР Моисей Фрумкин, — эти настроения начинают уже переливаться в рабочие и городские центры». Его расстреляли в 1938-м.
Советский Союз с каждым годом трясло все сильнее и сильнее.
Если в 1926–1927 годах чекисты зафиксировали лишь 1612 терактов против представителей советского и партийного актива, то в 1928–1929-м — 10 120. Количество массовых протестных выступлений выросло с 63 в 1926–1927 годах до 2016 в 1928–1929-м. Широко распространялись антибольшевистские листовки: в 1928 году — 845 учтенных случаев, в 1929-м — 2391. Соответственно, ужесточалась карательная политика: в 1927 году в СССР за «контрреволюционные преступления» были осуждены 26 036 человек, а в 1929-м — 33 757. В 1928–1929 годах органы ОГПУ зарегистрировали на промышленных предприятиях 1576 забастовок, в них участвовали 155 860 человек.
О настроениях и событиях в бывших казачьих районах красноречиво свидетельствовали сводки и спецсообщения сексотов и органов ОГПУ:
Зима 1928 года: В Мечетинском районе (Донской округ СКК) кулацкая группировка (5 человек) имела пулемет, похищенный у воинской части. В этом же округе в Богаевском районе группировка молодых казаков-кулаков срывала хлебозаготовки выпуском листовок, эта же группировка пыталась организовать «Союз казачьей молодежи». Группа имела оружие.
На хуторе Алексеевско-Тенгинском (Армавирский округ СКК) в группе казаков-середняков зафиксированы разговоры:
«Необходимо бить всех комиссаров, как мы их били в 1918 году, — мы их били, пощады не давали. Вот опять это время подходит. Хлеб начали брать, это видно, к чему клонит. Нет хороших хлопцев, чтобы устроить засаду в горах, да горе — нет винтовок».
«У меня есть ружье, можно устраивать засаду, в первую очередь, надо организоваться, подобрать хороших ребят, а они у меня есть; дождемся весны — будем в горах собираться, а у меня есть товарищи, с которыми я уже переговорил» (февраль 1928).
Осень 1928 года: В станице Дурновской Хоперского округа Сталинградской губернии приехавшего в станицу обновленческого митрополита Сталинградского Константина (Спасского) жители встретили хлебом-солью. Два казака вышли к архиерею в полной форме с орденами, погонами и саблями. У церкви была прибита доска с надписью: «За веру, царя и отечество жизнь свою положивших офицеров и казаков» (далее следовали фамилии).
Февраль 1929 года: В станице Родниковской (Майкопский округ СКК) середняк-казак высказывался в группе станичников: «Нас, крестьян, соввласть своими заготовками окончательно загубила — весь хлеб сдали, а сами остались голыми. Эта власть для коммунистов, а не для нас — крестьян. Нам дана земля, но не власть».
Середняк станицы Ладожской (Кубанский округ СКК) высказывался: «Опять усиливаются хлебозаготовки, несмотря на то, что нас обобрали до нитки. Это не соввласть, а хуже монархии, хотя бы нас завоевало какое-нибудь иностранное государство — может быть, легче станет жить».
Осень 1929 года: В Бийском округе Сибирского края чекисты ликвидировали контрреволюционную организацию казаков-сибиряков, охватывавшую три станицы.
В феврале 1929 года для городского населения ввели карточки.
«Кулацких» мятежей Сталин не боялся. Но голодный паек мог спровоцировать массовые протесты в Москве, Ленинграде, Киеве и других индустриальных центрах, не говоря уже о военных округах: морально-политическое состояние бойцов и командиров Рабоче-крестьянской Красной армии выглядело тревожным. В 1917 году февральские беспорядки в Петрограде тоже начались с безобидных лозунгов «Хлеба!», «Хлеба!», а закончились социальным взрывом. Опыт говорил сам за себя.
Теперь же никаких сил ОГПУ не хватило бы, чтобы подавить свирепый городской протест, за которым скрывался страшный призрак русской контрреволюции. Потеря власти означала гибель для большевиков. Поэтому выход оставался единственный: верхушку хлеборобов —уничтожить, включая семьи, зажиточных — раскулачить, а имущество конфисковать, остальных — превратить в прикрепленных к государственной земле сельскохозяйственных рабочих, которые бы производили драгоценное продовольствие за символическую оплату своего тяжелого труда. Вместе с казаками, конечно.
Протестующих — «врагов народа» — следовало сажать и расстреливать.
Новые предприятия по обработке земли сталинцы назвали колхозами.
А кровавый процесс их создания — коллективизацией.
«Иначе советская власть погибла бы», — заявил Молотов в 1972 году.
(Продолжение следует)